Bourreau des Fleurs
Мысленно я часто остаюсь с теми, кого отпустил, нередко уповая на то, что их сломанные крылья никогда не срастутся так, как нужно. У этого состояния отсутствует срок давности. Некоторых я вспоминаю спустя семь, десять, пятнадцать лет, осознавая, что стал психологической травмой для каждого и превратился в их подсознательную фобию.
«Люблю тебя, когда тебя нет» - закономерно. И отпускаю, чтобы расшевелить равнодушие болью утраты; распалить сожалением дотлевающие угли вдохновения.
Буду ли я скучать? Несомненно. Не по тебе, но по твоим self-made красивым мальчикам и девочкам, каких я никогда не встречал в литературно-художественном арсенале прочих творчески настроенных собеседников, близких друзей, любовников. Чарующие образы, одухотворенные бесконечной и беспричинно-естественной печалью; говорящие надломленными голосами, вкрадчивыми и бархатными; кроткие, искренние и флегматично-сдержанные на эмоциональные порывы. Через призму их утонченного благородства – всех: от миленьких скучающих крошек до эксцентричных убийц – я привык воспринимать и твою удивительную аристократическую стать.
Ты до самого последнего момента ожидала, что я передумаю. Но я, скрепя сердце, ни разу не оглянулся во след. И не стал прочить встречу с кем-то «получше», поскольку не чувствовал себя виноватым и не никогда не был способен желать счастья своей собственности (пусть и бывшей) в объятиях другого человека. Подобное сомнительное благородство кажется мне совершенно противоестественным. Вместо этого я нахожу в себе смелость признаться, что предпочел бы, чтобы ты неожиданно исчезла из этого мира. Да, культивировать собственные химеры оказалось бы легче, если бы ты оставила после себя лишь скромные обрывки незаконченных романов. Единственное доброе напутствие, которым я бы мог благословить твое вступление в «жизнь-без-меня» прозвучало бы жестокой насмешкой; неискренним пожеланием, которое не сойдет даже за неуклюжее соблюдение рамок светского приличия.
Надеюсь, теперь твои терзания окажутся источником вдохновения, плоды которого я никогда не увижу. Знала бы ты, насколько сильно теперь я завидую тебе! Ведь отныне боль станет безраздельно властвовать над тобой. Год. Два, может немного дольше. Я бы отдал все, чтобы мы могли поменяться местами, потому что бесконечно устал не чувствовать НИЧЕГО.
Я остался неожиданно обескураженным, т.к. не испытал ни угрызений совести, ни сожаления, наблюдая за тем, как ты, оскорбленная и униженная, в спешке собирала вещи. А я, определенно, на это рассчитывал. Но единственное чувство, которое по неведомым причинам оказалось доступным – жалость. И теперь я с прискорбием вспоминаю, что всякое мимолетное сострадание к твоим несчастьям, вынуждавшее дарить букеты роз и целовать податливые губы, на самом деле всегда являлось лишь презренной жалостью… А жалеть можно только тех, кто больше ни на что не способен.
Я больше не мог расточать добродетели; они отнимали слишком много личного времени. Моя благодарность «за все хорошее», и правда, не имеет никакой ценности. Любой маневр, выполненный по правилам этикета с шаблонным изяществом, едва ли претендует на искренность, но является неотъемлемым сопровождением каждых отношений. Наш мезальянс по невзаимному расчету завершен. Я устал изображать страсть; и от много бы отказался, чтобы ее, наконец, почувствовать. Я бы отдал за это душу, если бы она уже не была заложена.
«Люблю тебя, когда тебя нет» - закономерно. И отпускаю, чтобы расшевелить равнодушие болью утраты; распалить сожалением дотлевающие угли вдохновения.
Буду ли я скучать? Несомненно. Не по тебе, но по твоим self-made красивым мальчикам и девочкам, каких я никогда не встречал в литературно-художественном арсенале прочих творчески настроенных собеседников, близких друзей, любовников. Чарующие образы, одухотворенные бесконечной и беспричинно-естественной печалью; говорящие надломленными голосами, вкрадчивыми и бархатными; кроткие, искренние и флегматично-сдержанные на эмоциональные порывы. Через призму их утонченного благородства – всех: от миленьких скучающих крошек до эксцентричных убийц – я привык воспринимать и твою удивительную аристократическую стать.
Ты до самого последнего момента ожидала, что я передумаю. Но я, скрепя сердце, ни разу не оглянулся во след. И не стал прочить встречу с кем-то «получше», поскольку не чувствовал себя виноватым и не никогда не был способен желать счастья своей собственности (пусть и бывшей) в объятиях другого человека. Подобное сомнительное благородство кажется мне совершенно противоестественным. Вместо этого я нахожу в себе смелость признаться, что предпочел бы, чтобы ты неожиданно исчезла из этого мира. Да, культивировать собственные химеры оказалось бы легче, если бы ты оставила после себя лишь скромные обрывки незаконченных романов. Единственное доброе напутствие, которым я бы мог благословить твое вступление в «жизнь-без-меня» прозвучало бы жестокой насмешкой; неискренним пожеланием, которое не сойдет даже за неуклюжее соблюдение рамок светского приличия.
Надеюсь, теперь твои терзания окажутся источником вдохновения, плоды которого я никогда не увижу. Знала бы ты, насколько сильно теперь я завидую тебе! Ведь отныне боль станет безраздельно властвовать над тобой. Год. Два, может немного дольше. Я бы отдал все, чтобы мы могли поменяться местами, потому что бесконечно устал не чувствовать НИЧЕГО.
Я остался неожиданно обескураженным, т.к. не испытал ни угрызений совести, ни сожаления, наблюдая за тем, как ты, оскорбленная и униженная, в спешке собирала вещи. А я, определенно, на это рассчитывал. Но единственное чувство, которое по неведомым причинам оказалось доступным – жалость. И теперь я с прискорбием вспоминаю, что всякое мимолетное сострадание к твоим несчастьям, вынуждавшее дарить букеты роз и целовать податливые губы, на самом деле всегда являлось лишь презренной жалостью… А жалеть можно только тех, кто больше ни на что не способен.
Я больше не мог расточать добродетели; они отнимали слишком много личного времени. Моя благодарность «за все хорошее», и правда, не имеет никакой ценности. Любой маневр, выполненный по правилам этикета с шаблонным изяществом, едва ли претендует на искренность, но является неотъемлемым сопровождением каждых отношений. Наш мезальянс по невзаимному расчету завершен. Я устал изображать страсть; и от много бы отказался, чтобы ее, наконец, почувствовать. Я бы отдал за это душу, если бы она уже не была заложена.