Его волосы пахнут южным зноем, специями и морской солью. Цветочной пыльцой и осенними листьями. Превосходная гамма.
Шлейф ароматов стелится следом на протяжении многих часов.

Пальцы крепче сжимают изящную шею.
Есть ли внутри этого человека безымянный омут, скрывающий тысячу чертей, страшных чудовищ и бездонную глубину?

- Еще рано, - развожу в стороны его острые коленки. Упираюсь бедром в напряженный пах. Но это вовсе не означает, что когда-нибудь наступит "пора".
Привлекательное лицо теряет очарование. Наливается кровью, покрывается белыми пятнами. Губы окрашиваются сизым, словно припорошенные инеем.
Немного подумав, дарю вежливую улыбку гостеприимного хозяина.

- Тебе нужно сопротивляться. Прямо. Сейчас. Чтобы мое любопытство перестало оставаться интересом к куску мяса.

---

На коже теплится след его пальцев, тонких, ломких, хрупких.
Греет ладонь, словно перец чили, растертый с сахаром. Сладко. Горько. Пряно.
Будто бальзам, заставляющий сердце захлебываться адреналином.

Или все-таки тестостероном?

Послушные мальчики самые опасные. Тонкие, звонкие, эфемерные. Непредсказуемые. Нередко коварные. Изощренно жестокие.
Они кажутся экспонатами в галерее искусств, с которых хочется сдувать пыль и выставлять на обозрение в самой посещаемой гостями комнате с предупреждающей табличкой "руками не трогать".

Легким касанием хирурга отвожу со лба непослушную медную прядь.
Мягкие волосы. Чистые. Гладкие. Наверняка пахнут сицилийскими апельсинами и рождественской корицей.
Каждый оттенок красного имеет свою драматическую историю. Каждый оттенок красного в его волосах.

В его венах.

---

Они долго помнили о том, что когда-то их дети обижали меня-ребенка. И ощущали себя отвественными за недостойное поведение отпрысков ровно настолько, насколько можно тяготиться камнем, привязанным к шее и утягивающим на дно.

Балласт, который хочется сбросить.

Повзрослев, я научился очень быстро и точно различать истинное презрение, скрытое за каждой вежливо-виноватой улыбкой. Приноровился реагировать так, чтобы они уходили довольные удавшимся обманом. Уверенность в этом помогала им усмирять иногда пробуждавшиеся угрызения совести.

Чувство вины способно превратить людей как в дрожащих тварей, так и в неуправляемых зверей. И я не желал иметь дела ни с теми, ни с другими. Поэтому совершенствование навыков ответной лжи сделалось любимой и бесподобно занимательной игрой.

---

Провожая его, я всякий раз мысленно прощался навсегда.
Целовал так, как будто больше мы с ним никогда не увидимся.
Либо я умру, либо его убьют.

Горечь необратимости навевает дикий ужас.

---

Я совершал очень много разных поступков. Плохих. Хороших.
В большей степени, плохих. Потому, что был твердо убежден в том, что моя жизнь должна была вот-вот оборваться.

Ни капли раскаяния. Нет.

---

Чувство похоже на изматывающую хроническую боль, которую нужно терпеть, плотно сжав зубы.

Нельзя признаваться в его наличии. Даже на допросе. Даже под пытками.
Можно лишь намекнуть. Дать косвенно понять с помощью хорошего отношения или дел. Но ни в коем случае не словами.

Ты привлекателен ровно до тех пор, покуда кажешься недосягаемым.

---

Добровольный односторонний отказ от мучительных уз привязанности кажется настоящей адской пыткой с медленным вырыванием зубов, ногтей, рук, ног и последней надежды.

---

Я знаком с ним целую безмолвную вечность: каждое слово, сказанное друг другу, всегда становилось обоюдоострым. Но до сих пор, несмотря на это, иногда хочется порезаться добровольно.

---

Уверен, что у тебя есть план.
Продуманный до мелочей. Почти идеальный.
Настолько, что ни один человек не способен ему следовать.
Настолько, что ты вынужден менять претендентов одного за другим.

Не тот. Не такой. Не те ощущения. Не та подача. Не та сервировка.
Будто бы все они - ненастоящие.
Таких не будет никогда. Ты просто теряешь время.

Никогда.
Потому, что есть я.

---

Я не хотел слышать ничего.
Слов, произнесенных с таким напором и воодушевлением, какой свойственен речи человека, поддавшегося сиюминутному восхищению.

О ком-то там. Известном и уважаемом в определенных кругах. Преодолевавшем трудности жизни, превратности судьбы.
Об уникальности и глубине мироощущения, которые в каждом эмоционально развитом индивиде формируют пережитые психологические травмы.
Об остроте вмятин, трещин, провалов, разъедающих оборонительные баррикады здравого смысла, которые уже не подлежат реконструкции.
О том, как это прекрасно, когда внутренняя разбитость, несовершенство и неблагополучие превращаются в некую особенную форму искусства, доступную для понимания лишь избранным.

Как будто это был рассказ обо мне, вырванный из нутра другого человека. Тем, о чем я всегда молчал, ревностно оберегая скрытую суть. Жизнью, которой мужественно жил, не позволяя внутренним тварям вырываться на свободу и грызть чужие глотки. Все эти годы.

Когда с кем-то появляется слишком много общего, начинаешь чувствовать себя обкраденным.

---

Моя боль. Острая и тонкая. Как когти озлобленной кошки. Как клыки гремучей змеи.
Она застывает инеем на пальцах. Сковывает кровавые раны, не позволяя им ни загнить, ни затянуться.
Моя боль говорит на языке, который кажется очень знакомым. Но если прислушаться, то невозможно разобрать ни слова.

---

Наверное, пора примириться с тем, что прекрасные мечты, которые требуют неизбежной борьбы не с миром, а с самим собой, губительны как никакие иные. От них необходимо отказываться в первую очередь, и лучше - до того, как набухающие метастазы начнут разрушать целостность внутреннего мира.
Как бы сильно ни хотелось ошеломительного успеха в погоне «за звездой», его не будет. Потому что невозможно выбиться из посредственности, не имея врожденной одаренности.

---

Каждая поездка в родной город - это новый эмоциональный опыт, расширяющий палитру чувств. Прожив в этом городе неполных 30 лет, я никогда не обращал внимания на то, что меня окружало и не думал, что здесь можно увидеть что-то интересное. Я рассуждал также, как большинство людей, которые всю жизнь проводят у моря и считают это море чем-то совершенно обыденным. В то время как любой турист, приезжая, восхищается его неоспоримыми красотами. Прежде я никогда не чувствовал себя туристом в том месте, которое когда-то считал своим домом.

Каждый раз, возвращаясь к Северному Ледовитому, замечаю множество мелочей, на которые никогда бы не обратил внимания, если бы не изменил ареал обитания. Закономерно, что мы не ценим того, с чем имеем дело ежедневно - оно становится частью обыденного уклада, рутиной, которую перемалываешь трудовыми часами, тревожным сном и тяжестью уныния, какое по обыкновению обволакивает небольшие города с ограниченным выбором развлечений и средств самовыражения.
Я и сейчас этот город не слишком жалую. На улицах очень грязно: мусор, пыль, песок и земля, перемешанная в липкую кашу... Везде ведется масштабное строительство. Узкие дороги с плохим, перештопанным заплатами, асфальтовым покрытием – они не справляются с многократно увеличившейся транспортной нагрузкой. Обветшалые здания, которые никто никогда не соберется реставрировать. Там это не принято: доводят до аварийного состояния, а затем сносят. Но до той поры дома продолжают стоять напоминанием о бренности бытия, и отдельные локации города непререкаемо великолепны аутентичностью и эпичным безмолвным величием.

Восприятие во многом зависит и от погодных условий. Я не люблю солнце и солнечные дни, т.к. чувствую острый диссонанс между внутренними ощущениями и внешним миром. Глубоко убежден, что северные широты должны быть окутаны туманом, дождями, снегом и холодом. Такая погода далеко не редкость, но большинство земляков жалуется на мрачную атмосферу, а я, напротив, погружаюсь в умиротворение. И тогда все вокруг также преображается. Старая архитектура кажется ожившим проводником в прошлое, люди – неприметными безвольными тенями, время – замершей взвесью влажного воздуха. Я делаю множество фотографий, будто бы прежде никогда ничего подобного не видел. Смотрю на привычное словно со стороны. В обычных условиях невозможно убедить мозг воспринимать происходящее обезличенно, беспристрастно, без субъективных оценок и налета укоренившихся привычек. Хотя бы ради этого стоит покидать насиженные гнезда. Строить новые. И возвращаться назад. На время.

Теперь каждое воспоминание важно и ценно. Раньше я не хранил и не берег их, а сейчас жадно собираю по крупицам. Немного страшно от того, что поздно начал.

---

Запахи способны оживить в памяти воспоминания даже о самых дальних временах, которые, как думается, давным-давно остались за пределами осознанности. Когда улавливаешь слабый, смутно знакомый, аромат, невольно начинаешь перебирать ассоциации, которые приходят на ум. Они кажутся туманными, как сонное дежавю: где-то и когда-то такое уже было, но где и когда именно вспомнить точно никак невозможно. Либо настолько давно оно было. Либо и не было никогда вовсе. Но чем глубже погружаешься в зыбкую рябь миражей, тем ближе подбираешься к сути того, что заставляет воображение реагировать на мимолетные колебания воздуха.

Запахи погожего сентября наполнены ароматами влажных листьев и земли, терпкой свежестью уходящей ночной прохлады и сбрызнутого росой кварца солнечных лучей туманного утра. Осень - как и у Пушкина, - мое любимое время года. В этот краткосрочный неповторимый период я обретаю внутреннюю гармонию, такую недосягаемую в иные сезоны. Внутри теплится ощущение свободы и удивительной легкости, словно бы бренность мира перестает затягивать на дно бытия липкими сетями, и ничто больше не вызывает диссонанса между собственными ощущениями и энергетикой, исходящей от внешнего мира. Природа затихает, замирает в напряженном ожидании неизбежного наступления зимы. Краски насыщаются тяжелым контрастом, а затем стремительно отцветают. Люди интровертируются, становятся спокойнее, тише и отчего-то уже не стремятся так привычно рьяно нарушать чужие границы собственным невежеством. И я наслаждаюсь столь ценным ощущением равновесия - «золотого сечения» чувств и эмоций.

Запахи осени возвращают в разные периоды собственного прошлого, за которое я и без того слишком сильно цепляюсь. Не за людей. Не за вещи. За воспоминания, которые связаны с тем или иным событием. Всякий раз они открывают зияющую чернотой пропасть между мной тогдашним и теперешним. И порой она кажется настолько глубокой, что вынуждает испытывать сильную щемящую тоску даже по тем временам, где меня и быть не могло. Необъяснимая и неразрывная связь с ними создает плотную обволакивающую иллюзию «знания» прошлых жизней. Таким образом я часто оказываюсь в Российской Империи конца 19 века, в Японии периода Сёва или в Советском Союзе 60-х годов. Не знаю, почему заносит именно в эти главы истории - будто бы был там, мог видеть обстановку, различать цвета, слышать голоса, чувствовать дух эпохи.

В детстве я верил в то, что могу путешествовать во времени...

---

Разве могли они знать тогда о том, что вырастут душевно травмированными, разочарованными и озлобленными взрослыми, заливающими раны алкгоголем и находящими утешение в унижении еще более слабых?
Думая обо всем этом, я испытываю чувство глубокой утраты.

---

В своих закулисных фантазиях аудитория живописала меня хладнокровным палачом, скрывающим под колпаком демоническую харизму. И нередко оставалась обескураженной тем, что вместо замкнутого высокомерного ПЕРСОНАЖА приходилось довольствоваться демонстративно любезным ЧЕЛОВЕКОМ.

Я считывал немые упреки и обиду в мимолетных взглядах. Позже мало кто искал повторных встреч. Приходилось брать ответственность за то, что не могло находиться в моей компетенции - чужие ожидания, - и потом мучительно переживать непреодолимый стыд за стремление к демократии. С тех пор встречи с почитателями - табу, как бы сильно они того ни хотели. Как бы сильно того ни хотел я сам, надеясь на чудо адекватного восприятия. Это невозможно. Потому, что для зрителей игрок, художник, актер, музыкант - это БОГ, творящий иллюзии в их мечтах. Нельзя допустить, чтобы они видели вместо бога человека.

Теперь я знакомлюсь с людьми как принц, переодетый нищим: не говорю, чем занимаюсь, каковы мои достижения, цели, стремления, мечты. Ничего такого, что могло бы помешать беседе ЧЕЛОВЕКА с ЧЕЛОВЕКОМ. Меня тошнит от персонажей. От фальшивой игры других, когда они пытаются доказать то, до чего мне нет дела.

---

В одну реку нельзя войти дважды так, чтобы получить одинаковый результат. Но заплывать туда неоднократно без всяких ожиданий вполне возможно. Только вот единомышленники, поддерживавшие на протяжении всего пути, в этом случае больше не смогут потакать изменчивым настроениям. Меняя фарватер или выбрасывая людей за борт плывущей лодки, необходимо понимать, что при таком раскладе все общие пути вынужденно разойдутся навсегда в обоюдном порядке. Неизбежно и необратимо. Чем дольше рулевой и его команда будут плыть порознь, тем меньше между ними останется актуальных тем и интересов, обеспечивающих единство взглядов. Люди быстро становятся чужаками, если развиваются и меняются по отдельности. Поэтому, когда вдруг снова захочется "войти в реку дважды", не стоит удивляться тому, что вокруг не окажется попутчиков.

Любое очередное погружение в этот нематериальный поток мыслей, эмоций и образов всегда будет связано с другими людьми: с их обратной реакцией на мои действия. Несмотря на то, что когда-то там сто лет назад я делал то, что всем было крайне необходимо и пользовался заслуженным успехом, сейчас - спустя продолжительное время, - занимаясь тем же самым, легко могу обречь себя на катастрофический провал. Неумение отпускать прошлое заставляет оглядываться назад, ревностно сравнивать ДО с ПОСЛЕ и, в итоге, получать мощные минусы на самооценку в настоящем. Невозможно подцепить аудиторию, у которой давно изменились предпочтения, на старый крючок со старой наживкой.

К черту. Просто нужна новая река.

---

Жизнь без внутренней эмоциональной агонии похожа на пустопорожнее существование под воздействием сильнодействующих психотропных препаратов. Сердечный ритм замедляется. Голова становится пустой и звонкой, как спелый арбуз. Можно без всяких угрызений совести стучать по ней и завороженно вслушиваться в гулкий отзвук, доносящийся из глубины красных сахарных недр. Это беззаботный голос отупения, пробуждающийся тогда, когда вся суть бытия сводится к блаженной мечте об удовлетворении первичных потребностей. В еде, во сне, в безопасности. И в зрелищах. В таком состоянии невозможно написать ни строчки, потому как сказать попросту нечего. Нет страданий - нет повода для размышлений. Некого обвинять. Не на что сетовать и уповать. Все становится плоским, понятным и ровным.

В это же самое время другая часть личности - более осознанная, более требовательная и беспощадная, - смотрит из глубины сознания на все это праздное безобразие и обливается кровавыми слезами. Потому что ОНА-то ЗНАЕТ каким ты можешь быть прекрасным в своей мученической философской глубокомысленности, ненасытным в ненависти и презрении, жадным до стремления обесценить чужие успехи. Иными словами, злобной завистливой сукой. Ведь без опции "сука" невозможна никакая творческая самореализация. Без применения на мозг этого замечательного фильтра нет ничего: ни глубины восприятия, ни цвета, ни вкуса, ни запаха. И правильно: зачем обостренно реагировать на что-то, когда все хорошо?

Наверное, нижеследующая когнитивная дилемма нормальна в пограничных состояниях: пребывать в хронической депрессии, желать излечиться и панически бояться перспективы избавления от этого недуга. Стремиться избавиться от всех якорей и клеток и - вместе с тем, - препятствовать всему новому и позитивному, что периодически вливается в вену жизни. Упаси бог, чтобы какая-нибудь нечаянная радость поколебала свинцовое болото безысходности! Словно хтоническое чудовище, я оберегаю бездонный колодец застоявшегося дерьма, будто оно - сокровище. С таким двуличием не может сладить даже психотерапевт. Потому, что вся искренность на сеансах - а я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО максимально откровенен, - лишь отражение того, в чем хочу убедить себя сам, проживая конкретный отрезок времени.

...Внутренняя боль вернулась после двух месяцев бездарного затишья. Накрыла с головой, захлестнула так быстро, что я не успел сделать спасительный глоток воздуха. На черный день. Эта волна одним махом уничтожила всю ту зыбкую уверенность в собственных силах, в правильности выбранного пути, над которыми я так долго и упорно работал. Как цунами. Не жалея ничего. И теперь я вновь терзаюсь знакомыми - такими родными, - деморализующими мучениями.

Безразличие к собственному будущему лишает настоящих перспектив, возможности выбора и каких-либо путеводных ориентиров. Вроде бы все очевидно. Но так непреодолимо.

---

Возраст. До некоторых пор понимание этого слова сводилось лишь к восприятию определенной комбинации цифр - ни больше, ни меньше, - к голой бездушной статистике, не наполненной каким-либо содержанием. Однако чем старше я становился, тем отчетливее осознавал, что время, когда было позволительно сочинять наивные и отчаянные поэмы, безвозвратно уходило. И наступало такое, когда следовало задуматься о том, чтобы начать писать мемуары.

Теперь я завидую тем, кто младше меня на 10-15 лет: их пылкости, умению складывать слова в колкие изящные предложения, острые метафоры, ранящие мимолетными истинами. Жизненный опыт, приобретенный за долгие годы, и психогормональные изменения неизбежно награждают человека рассудительной флегматичностью, в топкой пучине которой больше не предусмотрено места сиюминутным порывам души и необдуманным словам. Мой собственный огонь эмоций был бездумно израсходован еще тогда, когда я не понимал ценности неистовых лет - 15, 18, 20, 25, 30... И разбазарил все, не получив никакого результата.

Бессильно сожалею.
Скорблю.

---

Раздражает, когда кто-то из близкого окружения внезапно решает заняться тем же, чем однажды промышлял я. Освоил, но не довел до конца, и привычным образом забросил дело на полпути. А теперь опасаюсь того, что этот человек может стать успешнее в том, на что тогда мне было наплевать в силу природного разгильдяйства. Да, имелись определенные задатки и способности, которые можно было бы развить до надлежащего уровня, но не находилось мотивации и желания совершенствоваться в данной области.

И вот сейчас, когда я так легко отказался от очередного тысяча первого начинания, этот человек раздумывает, почему бы ему не. Ведь он - вполне подходящий кадр для этой индустрии. Возможно, более подходящий чем я. Но от этого не легче - темы дальнейшей профессиональной реализации как никогда злободневны.

Вероятно, пора снова учиться чему-то новому. Тому, чему я так и не рискнул, вместо этого вкладывая деньги в прокачку иных навыков, которые ни разу и не пригодились.

Сложно вновь начинать с нуля.